О знаменитости

Франциск Ассизский: биография

Этот рассказ слишком простодушен, чтобы можно было его считать позднейшим вымыслом. Существует, впрочем, и документ, неопровержимо доказывающий, что Франциск в последние годы осуждал направление, принятое орденом. Это завещание Франциска; оно состоит из увещаний и наставлений и представляет, можно сказать, сплошной протест против превращения нищего смиренного братства Христова в могущественный монашеский орден.

Освобожденный от забот об ордене, Франциск мог снова предаться странствованию и одинокой молитве. Как и в начале, образ Христа совершенно поглощает всё его внимание. Воспоминания о Христе то вызывают в Франциске радость и блаженство, высказываемые в детски наивных формах, то рыдания и стоны.

Изобразить в своей жизни земное странствие Спасителя, пережить все знаменательные моменты Его жизни — вот на что устремлены все помыслы Франциска. Он устраивает в лесу близ Греччио «живую картину» Рождества Христова (ясли, вол, осёл, кругом молящиеся пастухи и крестьяне). Устройство таких яслей в день Рождества в церквах входит с этого времени в обычай в Италии.

Под влиянием той же мысли Франциск отправляется в 1224 г с ближайшими товарищами на высокую вершину Алверно, в верховьях Арно, где проводит время, поодаль от братьев, в посте и уединённой молитве. Здесь в утро Воздвижения Св. Креста Франциск имел видение, после которого на его руках и ногах, по преданию, остались стигматы, то есть изображения головок и концов гвоздей распятого Христа.

о. Александр Мень "Франциск Ассизский" 1983

Все видео

Критические историки дают различное объяснение известию о стигматах. Газе, имея в виду, что впервые о стигматах стало известно из окружного послания преемника Франциска, Ильи, считает его виновником легенды. Гаусрат полагает, что Франциск, желая вполне пережить страсти Христовы, сам нанёс себе раны, скрывая их при жизни от товарищей. Сабатье, считая стигматы реальным фактом, ищет объяснение в таинственных проявлениях экстаза и «душевной патологии». Повествование о видении и стигматах Франциска много содействовало представлению о нём позднейшей живописи, изображавшей его в экстазе и со страданием на лице.

Несмотря на то, что Франциск действительно считал своим призванием «оплакивать по всему свету страдания Христа» и несмотря на собственные тяжёлые страдания в последние два года жизни, Франциск до конца сохранил своё поэтическое воззрение на мир. Его братская любовь ко всякой твари составляет основание его поэзии. Он кормит зимой пчёл мёдом и вином, поднимает с дороги червяков, чтобы их не раздавили, выкупает ягнёнка, которого ведут на бойню, освобождает зайчонка, попавшегося в капкан, обращается с наставлениями к птицам в поле, просит «брата огонь», когда ему делают прижигание, не причинять ему слишком много боли.

Весь мир, со всеми в нём живыми существами и стихиями, превращался для Франциска в любящую семью, происходившую от одного отца и соединённую в любви к нему. Этот образ был источником, из которого вылилась его поэтическая «хвала» Господу со всеми Его творениями и паче всего с господином братом солнышком и т. д. На призыв Франциска радостно отозвались другие поэтические души среди братии — Фома (из) Челано, Якопоне из Тоди, автор «Stabat Mater», и другие францисканские поэты. Преувеличенно, конечно, считать Франциска, как это делает Тоде, творцом итальянской поэзии и искусства и виновником Ренессанса; но нельзя не признать, что одушевление и подъём духа, проявившиеся во францисканских соборах и во фресках Джотто, были внушены смиренным и любящим последователем нищего Христа.

Одной стороной своего идеала — преемством нищенствующего, странствующего Христа — Франциск примыкал к аскетическому, средневековому, некультурному идеалу; но в преемство Христа, как его понимал Франциск, включалась и любовь к человеку. Благодаря этому аскетический идеал получил иное, новое, культурное назначение. «Господь призвал нас не столько для нашего спасения, сколько для спасения многих», — было девизом Франциска. Если в его идеал, как и в прежний монашеский, и входит отречение от мира, от земных благ и личного счастья, то это отречение сопровождается не презрением к миру, не брезгливым отчуждением от греховного и падшего человека, а жалостью к миру и состраданием к нищете и нуждам человека. Не бегство из мира становится задачей аскета, а возвращение в мир для служения человеку. Не созерцание идеального божеского царства в небесной выси составляет призвание монаха, а проповедь мира и любви, для установления и осуществления царства Божия на земле. В лице Франциска аскетический идеал средних веков принимает гуманитарный характер и протягивает руку гуманизму нового времени.